В те времена было очень неспокойно. Войны, как сейчас, не было, и кругом царила вопиющая неясность. Трудно быть инспектором, когда кругом неясность: мы и так вынуждены работать с какой-нибудь частной запутанной историей, а в те времена и вовсе казалось, что подозревать в тяжелых преступлениях можно любого, даже ребенка. Потом, люди довольно быстро научились давать отпор и могли за себя постоять. Просто так на улице подойти к прохожему было опасно: можно было схлопотать хук слева, или быть вздернутым кверху тормашками. Кто-то просто растворялся перед глазами, иные сбегали, оставляя после себя облачко пыли, поднятой сверхскоростью. Пару раз мне случалось уворачиваться от огненного шара в ответ на свой дотошный вопрос – разжился новыми шрамами, изуродовавшими и без того не царское лицо. Словом, мир тогда был особенно враждебен, как еж, свернулся шаром, полным одних только колючек. Все мы в те времена кололись о них, порой казалось даже, что никакая предусмотрительность не помогает – все равно куда-нибудь вляпаешься.
Признаюсь, мне тогда не очень хотелось работать. Тогда моя работа была для меня непосильной, а каждое новое расследование – делом гиблым, безвыходным. В те времена многие истории, которые мы с коллегами пытались распутать, сбрасывали в архив. Мы не успевали сделать и пары шагов, как понимали, что кто-то напортачил, и концы в воду. Телепаты не справлялись и мучились бесполезными мигренями. Трудно было поймать даже мелкого воришку. Мы считали, что каждая удача под печатью «дело закрыто» - случайность, а когда получали от начальства новую задачу, которую он, как ни старался, не мог четко сформулировать, понимали, что ситуация безнадежна. И новая папка отправлялась в архив. Так и было…
Среди всего вороха подобных незавершенных дел было любопытное, связано было с телекинезом, про себя я тогда называл его делом о татуировках и сумасшествии. Начало ему было положено в нашем участке. Нашим боссом тогда был Генрих, сказал, что поручает мне разведать самую разгромленную, разграбленную местность на окраинах города.
- Мы бы не сунули туда нашу руку правосудия, если бы не пропал муж фрау N., - сказал Генрих. – А направлялся он именно туда, перед тем, как пропасть.
- Но ты же понимаешь, что пойти туда – все равно что шагнуть в черную дыру, - говорил я.
Генрих кивал, переглядывался с моими коллегами: все мы знали, что надежды отыскать N. нет. Только не в тех краях, на которые пришлось большая часть немецкого гнева в нашем городе.
Окраины, о которых шла речь и куда я теперь держал путь, лежали в руинах, городской пейзаж был постапокалиптичен. Строительная и дорожая пыль плотным серо-бурым слоем покрывала остатки разрушенных жилых домов, строительный гипермаркет был разнесен до самого основания, а католическая церковь скорее напоминала один из средневековых заброшенных замков Британских островов. Мне прежде уже случалось бывать там поздним вечером, и я видел, что жизнь в тех местах еще теплилась. В изрытых и исцарапанных выстрелами стенах точно из ниоткуда прорезались двери, за ними скрывались маргиналы. Булыжник, которым некогда выложены были приятные глазу мостовые, валялся на остатках дороги, кое-где был сложен в кучу вместе с остальным строительным мусором вроде арматуры, битого стекла и прочего. Думалось, кто-то тщетно пытался отстроить баррикады, но обитателей здесь было мало, и никто из них не желал привлекать к себе внимания. Негодующих революционеров не водилось.
Я бросил машину на подъезде к этому унылому местечку. Впереди уже виднелась разруха, затянутая облаком пыли. Очертания католической церкви, похожие на чьи-то гнилые, раскрошившиеся зубы, темнели посреди выцветшего красно-белого кирпича. Выбитые окна в домах пустовали. Кругом пахло давно не работающим заводом и, почему-то, стиральным порошком. Куполом над этим крошечным мирком разрухи сходились тяжелые тучи – это не потому, что так было атмосферней. Погода была пасмурной уже неделю, и на тот момент всего лишь затягивался серостью очередной солнечный просвет. Желтые солнечные блики совсем скоро сползли с городских разбитых стен, и все точно разом выцвело. Одни только неоновые редкие вывески указывали на очаги жизни, в которой мне предстояло разобраться.
Ветер бил в спину. Я брел по той стороне дороги, что была в тени. В сером плаще меня едва ли кто-то заметил бы, но я знал, что сейчас ни один даже самый любопытный взгляд увидит ни меня, ни моего плаща – невидимость всегда была моим козырем. К тому же, за годы работы я научился ходить бесшумно и не натыкаться на людей даже в толпе, так что мне не составляло труда пройтись инкогнито по этой протоптанной дорожке к бару с названием «Ersatz». По словам фрау N., с которой у нас состоялась беседа незадолго до моей первой вылазки в район, ее муж направлялся именно туда. Он упоминал это место в телефонном разговоре.
Бар «Ersatz», как я потом узнал, и раньше не пользовался особенной популярностью. О том, что заведение это в самом деле питейное, указывала разве что неоновая вывеска – интерьер бара, как кажется, не менялся с конца 80-х прошлого столетия и напоминал студенческое бистро или заводскую столовую. Барной стойке здесь было не место. На тот момент выбитые окна бара были небрежно заколочены досками, некогда бывшими чьим-то полом. Небрежно – не плотно. Очевидно, владельцы бара надеялись, что днем в бар будет проникать хоть немного естественного света, а ночью будет не менее естественная вентиляция. Входная дверь стояла чуть наискось, но потом я узнал, что она прекрасно запиралась. Двумя огромными шкафами, которые невозможно было сдвинуть с места и двум крепким верзилам…
По пути в бар меня обогнала шумная компания из четырех австрийцев – по говору это сразу можно было узнать. Один из них шел чуть впереди, был высок и широкоплеч, волосы его были очень светлые, виски сбриты. Он наверняка был главным в этой компании. Я увидел нож, бессовестно торчащий из кармана одного из мужчин. Потом уцепился глазом и за два пистолета. С таким грузом в бары приличные люди не ходят, это ясно. Я ускорился и сумел проскочить внутрь бара вместе с этими австрийцами, чтобы пронаблюдать за происходящим и навести порядок в случае чего.
За барной стойкой стояла девушка. Лет двадцати пяти-шести, как мне тогда показалось. Короткие темные волосы, белое аккуратное лицо с удивленными немного глазами, тонкая шея, худые плечи. Она была в белой майке и потертых черных джинсах, выглядела какой-то заброшенной и запущенной, но особенно я удивился, когда увидел, что все ее руки, плечи и даже шея усеяны были татуировками, которые походили на плотно прилегающий костюм. Эта фройляйн на удивление спокойно встретила посетителей, перекинула полотенце через плечо и облокотилась худыми руками о стойку.
- Слушаю, господа.
- Так-так, - начал австриец.
Взгляд его шнырял по немногим бутылкам на пустующих барных полках.
- Абсент есть, крошка?
- Только водка и вермут, - был ответ.
Я подобрался чуть ближе. Хорошо хоть, пол был выложен плиткой, и ни одна половица не сдала меня.
- Нет, не пойдет. Что есть еще? – мрачно рыкнул австриец, пока трое других хищно оглядывались.
- Джин. Виски, - перечислила девушка. – Пиво.
Австриец усмехнулся и смачно почесал бок.
- Давай джин. Четыре штуки.
На стойку по очереди опустились четыре рюмки. Девушка раскрутила крышку бутылки и плеснула пряно пахнущий напиток. Не пролила ни капли, потому что экономила. Джина осталось в бутылке еще на пару рюмок.
- Разбирай, братва, - скомандовал австриец, и три ручищи хватанули себе по рюмке.
Сам он не спешил, облокотился о стойку и уставился на бармена. Девушка на него не смотрела, а потом и вовсе отошла к бару, заново переставлять немногие бутылки.
- А чего ты здесь забыла? – спросил вдруг австриец.
Девушка обернулась.
- Работу, - она ответила грубо.
Мне показалось, что кто-то хихикнул, ребенок. Я огляделся, но кругом не было никого. Австрийцы, похоже, этого не заметили. Джин быстро покинул их рюмки, ребята расслабились и тоже оккупировали стойку. Австриец неторопливо продолжал диалог.
- А ты точно барменша? Мне кажется, что ты притворяешься.
- Тебе кажется, - отрезала девушка, встряхнув рукой.
- Или ты бармен широкого профиля?
- Тебе кажется.
Тут, будто по невидимому сигналу, австриец достал нож. Я увидел, как два других потянулись к пистолетам. У третьего по ладони скользнуло несколько язычком пламени. Пирогенез. Остальные, значит, пассивные. Я приготовил свой пистолет и занял удобную позицию, чтобы подстрелить троих, а дурня с ножом оставить на потом.
- Послушай, а тебе тут одной не страшно? Это ведь опасный район. Тут все разгуливают с ножами и пушками, - будто подтверждая свои слова, австриец повертел нож в руках а затем указал острием на девушку.
Ее, думалось, не пробрало нисколько. Я не понимал, в чем подвох. Вероятно, какая-то ловкая способность? Она смотрела на направленный в ее сторону нож так, будто бы этот австриец далеко не первым грозил ей холодным оружием – мне сразу стало это понятно.
Она так ничего и не ответила, лишь продолжила расставлять заново бутылки. Австриец поднялся, обошел стойку, которая теперь не была преградой между ним и барменом. Девушка слабо повернула голову в его сторону, и я смекнул, что все это время она внимательно за ним следила. Мужчина подошел очень близко, и она развернулась к нему устало.
- В прошлый раз я видел тут совсем другого бармена. Он что, умер? Видимо, ему тоже нечего было предложить кроме дешевого джина.
Диалог в конечном итоге скатился в монолог, который слушать мне было неприятно, потому как я с молодых лет не переносил скотского обращения с женщинами.
- С тебя восемь пятьдесят, - сказала она, затем кивком головы указала на дверь. – Плати, и выметайтесь.
- А если я хочу не только выпить? Может, мне интересно посмотреть все татуировки?
Австриец шагнул вперед, не думая делать выпад, но девушка среагировала молниеносно. Она быстро выбила нож из его руки, вывихнула плечо, двинула кулаком в солнечное сплетение, потом коленом в живот и в нос. Кость хрустнула, мужчина заорал. Прогремело несколько выстрелов – среди них два моих. Остальные пули вошли в тело белобрысого австрийца, которого девушка выпустила немедленно и сразу же нырнула за барную стойку, пролетев под пулями, разбившими бутылки. Я догадался, почему так мало было здесь напитков, и сконцентрировался, чтобы удержать невидимость под контролем – себя выдавать пока было никак нельзя. Оставался один мерзавец с пистолетом. Пирогенез был мертв, а другой австриец лежал на полу и пытался вставить новый магазин. В этот момент девушка выскочила из-за стойки, короткие волосы ее взметнулись черным вихрем. Она резко взмахнула рукой и дернула той влево. В нескольких дюймах от меня с невероятной скоростью пролетел тяжелый шкаф, которым припечатало самого живого из австрийской делегации. Еще один взмах рукой, и лежавшего на полу придавило грудой столов и стульев. Стало тихо.