Однажды в студеную зимнюю пору… ©

Прогремел оглушительный выстрел. Нет, на самом деле он мог бы прозвучать куда как тише, окажись стены из другого материала, другая акустика и все вот это вот… Но как уж было. Потому выстрел оглушил всех, в частности человека, от чьей руки само действо и произошло. Это был невысокий, колоритный персонаж, самодовольно развалившийся в кресле так, как никогда не садились в приличном обществе. У него было овальное лицо с маленькими хитрыми глазками, выцветшими с возрастом, лоб изрезан был морщинами, орлиный нос смотрел на сторону, а тонкие губы прятались за подкрученными усами и бородкой клинышком. Походка у него была кавалерийская, потому что ноги были кривые, руки цепкие, пальцы — узловатые, но зело ловкие. В противном случае никогда в жизни этот носатый персонаж не смог бы извлечь из кобуры револьвер с такой невероятной скоростью, а затем едва ли не глядя пустить пулю аккурат промеж глаз другому джентльмену. В воцарившейся на короткое время тишине он вежливо снял шляпу и положил ее на стол, где на зеленом исцарапанном сукне лежали карты и ровными стопками высились пестрые фишки.
— Продолжим, господа? И дама, - с вежливым кивком головы обратился этот субъект к единственной женщине, сидевшей за игральным столом, затем лицо его изумленно вытянулось, он облокотился ладонями о край стола и приподнялся, выглядывая из-за него. — Ах да. Я же убил крупье…

Человек этот был некто Абрахам фон Штольц, эмигрант будто бы немецкого происхождения, родом из Кельна. Большой энтузиаст и охотник до спонтанных решений: благодаря одному из них, и вовсе не по причине какой-нибудь там погони, которую на него устроили немецкие полицаи, этот человек оказался в Чикаго, городе удивительных контрастов, преступности и высокой культуры. Господин фон Штольц был до безобразия азартен и жаден, потому, разумеется, своего никогда не упускал. В покер играл чудесно и в этом своем умении явно был сегодня не одинок.
Дело в том, что декабрьская ветреная ночь, выпадавшая с 21-го на 22-е числа, свела под одной крышей крайне неоднозначных и достойных личностей, у которых только и было общего, что любовь к азартной игре и жажда наживы. За столом их сидело всего восемь человек. Трое были американцами: Айзек Вайс — кучерявый деятель из еврейской мафии, распушившей перья в Чикаго не так давно; Стив Пикфорд — рэднэк с большими амбициям и квадратным подбородком, буйного нрава человек; наконец, старина Фрэнки О’Донохью, любитель всадить пару патронов из своего ружья, куда бог пошлет, а потом и само ружье туда же, пока пороховой дымок не прошел. Также за столом сидел широкоплечий молодой итальянец, он коротко представился Хиллом, но в действительности фамилию носил де Стефано и не просто был мигрантом из жаркой Италии, но страдал также диссоциальным расстройством личности. Во всяком случае, так полагал психолог, кому однажды случилось вести диалог с этим темпераментным джентльменом. В Соединенных Штатах Хилл находился уже без малого пять лет и все еще был жив, род его деятельности заключался в передаче важных сведений и документов. Попросту говоря, Хилл был курьером.
По левую руку от него сидел некто Валентин Никонов, больше известный в определенных кругах как Паук. Фамилия его недвусмысленно намекала о том, что родом этот джентльмен был из России, однако его внешность замечательно маскировала это далекое происхождение: волосы Валентина были выкрашены в настолько неприличный по тем временам красно-розовый цвет, что он довольно быстро снискал себе в Штатах славу человека исключительно экстраординарного и прожил с этой славой в стране около шести лет. Итальянскому психологу не случилось поговорить с Валентином, но если бы довелось, то непременно он заключил бы, что господин Никонов есть не что иное, как параноидальный шизофреник, однако после первого полученного удара по голове он заключил бы также, что господин Никонов имеет радость считать садистом, но на деле еще и мазохист. Но о чем итальянскому психологу никогда бы не довелось узнать, так это о том, что господин Никонов был наемным убийцей.
Напротив красноволосого мигранта сидела благопристойного вида дама, черты лица которой были, возможно, несколько грубоваты — у нее был большой рот и крупный подбородок — однако обаяние этой леди не позволяло думать в подобном ключе. Разумеется, сведущие люди сразу признали бы в ней Брону О’Нилл, ту самую, которую не считал землячкой старина Фрэнки О’Донохью, и ту самую, которая не умела (а может, не хотела) контролировать свой гнев так часто, что вынудила многих своих коллег относиться к себе с должным уважением, иначе… Однако если уж говорить о расстройствах тонкой и ранимой психеи, которой, без сомнения, обладал каждый из присутствующих игроков, то Брона страдала эмоционально неустойчивым расстройством личности и однажды оказалась настолько эмоционально шаткой, что убила человека.
Справа от нее сидел ваш покорный слуга. Тот самый Абрахам фон Штольц, который сдул легкий дымок, струившийся из револьверного дула, затем деловито проверил наличие остальных пяти патронов в барабане и убрал оружие на положенное ему место. Абрахам, которого принято было звать просто Абби, относился к той категории людей, какую обычно в мире звали отпетыми отморозками. Убивать он начал не потому, что пришлось, а потому, что с любопытством захотелось. Он отслужил, а после службы прикипел к немецкой банде, которая протянула свои лапы к Кельню аж из самого Берлина. Самым беспощадными шагами Абрахам проложил себе путь к месту правой руки своего босса, и совсем омерзительным шажком однажды место этого босса занял. Поступок этот привел его к невообразимым глубинам блуда, содомии и разврата, а кроме того к бесчеловечности, беспощадности и к отсутствию всяких моральных принципов. Судьба была благосклонна к фон Штольцу до тех пор, пока на них не вышли законники, и тогда империя, которой правил Абби, развалилась, а сам фон Штольц подумал вдруг, что всегда его интересовали Штаты, и не мешало бы на старость лет посетить легендарную страну. Полицаев здесь не было, была лишь свобода слова, действия, а еще азартные игры, к которым Абби так трепетно относился.
Последним действующим лицом был Крупье. Однако Крупье был мертв, и нет никакой необходимости говорить о его истории: она все равно прервалась. Фон Штольц вздохнул, грузно плюхнулся на свое место и накрыл ладонью карты.
- Итак, нам нужен крупье, — взмахнул он свободной рукой и обвел пристальным взглядом всех присутствующих. — Есть желающие? Я плачу сто долларов тому счастливчику, который подменит бедолагу, — рука, которой он совсем недавно выписал доброжелательный жест, легла теперь на кобуру, в которой остывал револьвер. Пальцы легонько барабанили по плотной коже, но всего больше ремень тяготил мачете, немного выбивайшийся из образа Абби. — Ну?
Господа и дама переглядывались, и фон Штольц, не готовый терпеть долго, шумно втянул носом воздух.
— Игра стоит, джентльмены, это не есть хорошо…

Что может быть лучше хорошей игры в покер за несколько дней до Рождества? Да ничего, черт тебя дери!
Именно так думала Брона О'Нилл, натягивавшая на себя единственные дорогущие чулки, купленные специально для выхода в люди. После тяжелого рабочего дня в мясной лавке, ей хотелось по-человечески отдохнуть и напиться до беспамятства, чтобы перестать жалеть свою проклятую жизнь.
Сегодня мясник выдал ей небольшую премию, и в качестве небольшого подарка вручил неплохой кусок мяса, который предполагалось употребить в праздники. Вот только куча голодных ирландских ртов, которые и представляла из себя семья Броны, не могла упустить шанса набить свое брюхо. И это изрядно раздражало.
Девять человек, не считая самой девушки, и одна старая, облезшая кошка — всем хотелось урвать лакомый кусочек, и никто не спрашивал ее разрешения. Просто мать решила, что сытые дети куда важнее хорошо накрытого праздничного стола.
Пять сестер, три брата, измученная мать и старая, облезшая кошка — все они сидели за видавшим виды деревянным столом, за обе щеки уплетая мясо с вареной картошкой, когда О'Нилл вышла из своей комнаты. Комната, кстати, принадлежала одной только девушке, и запиралась на ключ, чтобы вездесущие ирландские выродки, как ласково звала она своих сестер с братьями, не стянули и не испортили ничего из ее вещей.
Старый дом, который правильнее было бы назвать бараком, находился на окраине города, как раз напротив местной забегаловки, гордо именующейся баром, и уже давно служил пристанищем для множества бедных мигрантов, приехавших в США за лучшей жизнью, но так и не нашедших здесь ничего хорошего. Кто-то из них собирал мусор и перепродавал его, кто-то работал в прачечной или обшивал всех знакомых, а кто-то в темной подворотне поджидал запоздалых путников и лупил их дубинкой по голове в надежде поживиться парой долларов.
Броне, пожалуй, повезло — она честно работала в мясной лавке, помогая хозяину не только с продажами, но и с разделкой туш. Так она могла хоть немного сдерживать свою природную агрессивность, срывая злость и раздражительность на уже убитых животных. А еще это был хороший способ тянуть на себе все многочисленное семейство, тратя меньше денег хотя бы на еду.
Девушка еще раз взглянула на выводок, которыми успели обзавестись папаша с мамашей, и, вздохнув, вышла на холодную улицу, благо идти было недалеко. Местный мальчишка, пробегавший мимо, поздоровался с ней и скрылся в подворотне.
Брону здесь знали, и далеко не за кроткий нрав, а как раз наоборот. Горячая ирландская кровь, в совокупности с психическим расстройством, сделали из нее грозу местных забияк, а хорошо поставленный, благодаря покойному отцу (Господь упокой его несчастную душу) удар с правой лишь упрочил ее положение. Девушка с детства участвовала во всех возможных драках, чтобы хоть как-то утихомирить внутреннюю ярость, никак не желающую замолкать. Била она сильно, но сама боли не боялась, скорее, удары полученные ей самой, лишь подстегивали О'Нилл, заставляя с большей яростью бросаться на врага. Местные этот ее характер знали, и предпочитали не связываться.
Однако не знал его один молодой и очень наглый грабитель, как-то раз подкарауливший Брону в подворотне. Драка была долгой, и хоть нападавший изначально был сильнее, он не смог противопоставить ничего кипящей злости. Стоило О'Нилл сбить его с ног, и он уже проиграл — Брона била его лицом о каменную мостовую ровно до тех пор, пока не увидела в свете тусклых ламп чужие мозги, размазанные вокруг. Вот тогда девушка впервые почувствовала хоть и недолгое, но спокойствие. как ни странно, но содеянное О'Нилл мало волновало — грабитель получил заслуженное. Она сбросила труп в сточную канаву, после чего тщательно вымыла свои руки — кто теперь сможет сказать, что именно она и убила того несчастного?
Зато с тех самых пор Брона носит с собой мясной тесак, чтобы больше не попадать в подобные ситуации.

Девушка вошла в "Голову вепря", так горделиво называлась забегаловка, как раз в тот момент, когда достопочтенные джентльмены соизволили раскинуть партейку в покер. Так Брона оказалась единственной дамой за этим столом.
Как требуют хорошие манеры, которые не часто встретишь в этой помойке, игроки представились друг другу, и сделали начальные ставки. О'Нилл изучила лица всех игроков, и пришла к выводу, что больше всех ей не нравится мужчина с типично ирландской рожей и фамилией, который смотрел на нее с каким-то пренебрежением. Так смотреть на Брону было опасно для своего же здоровья.
Карта шла хорошо, девушке удавалось пока не оставаться в большом минусе, а в последней паpтии она вообще выиграла несколько долларов, которые могли бы пойти на мелкие подарки семье.
А потом раздался выстрел, на корню перечеркнувший планы всех немногочисленных посетителей и обслуги. Противно взвизгнула девчонка, разносящая по столикам выпивку, нервно потянулся к ружью под стойкой бармен. А презентабельного вида господин с легким удивлением говорил о содеянном.
— Какая незадача, - спокойным голосом успела сказать девушка, как вдруг сидящий рядом ирландец вскочил со своего места, направляя револьвер в сторону стрелявшего.
Вот только его ошибка заключалась в том, что вставая, он зацепил те самые дорогущие чулки, которые так берегла О'Нилл. Дыра, расползавшаяся по тонкому материалу, становилась больше с каждой секундой, и с каждой же секундой легкое раздражение перерастало в неудержимую злобу.
Брона с совершенно спокойным видом достала из свой небольшой сумочки тот самый большой тесак, который от души всадила в шею О’Донохью. Раздался хруст, с которым хорошо заточенное лезвие вонзается в кость, сначала рассекая мягкие ткани, и ирландец, с очумелым взглядом схватился за горло, роняя револьвер и пытаясь вынуть тесак. Девушка помогла ему, привычным, отработанным движением, выдернув оружие из его шеи, орошая темно-красной, как лучшее вино, артериальной кровью себя, невысокий потолок и уже истерично всхлипывающую официанточку, стоявшую неподалеку. Кажется, людям, сидящим за столом, повезло больше, на них попало гораздо меньше крови.
— Простите за беспорядок, господа, — произнесла Брона, стирая чужую, теплую кровь со своего лица.
Ярость, мгновение назад взявшая верх, была немного удовлетворена убийством обидчика.

Знаете ли вы, насколько сильно выдают истинную сущность человека самые настоящие мелочи? Они прячутся за благими намерениями, приятными улыбками, теряют свой приоритет на фоне остальных качеств, которые проявляются куда чаще этих самых незначительных мелочей. Кусочки паззла, что составляют самую главную маску из всех имеющихся у каждого человека. Истинную маску.
Аккуратное лицо молодого итальянца, еще не тронутое беспощадной силой времени, с той самой легкой улыбкой и неоднозначным блеском в глазах — одна из его постоянных масок. Чужой взгляд не цеплялся за грубые черты лица, хотя было бы неправильно назвать этого человека женоподобным (боже вас упаси даже подумать об этом!), и видел перед собой гладкие и в меру четкие черты, которые постоянно подрагивали от мелких мимических движений, что чаще всего оставались неуловимыми. Тетушка регулярно умилялась в его детстве над родинками, покрывающее его «очаровательную мордашку», за что итальянцу до сих пор хотелось придушить эту женщину за попытки следом облизать его в приступах умиления — иначе назвать её попытки поцеловать племянника в щеку Хилл обозвать не мог.
Как жаль, что сестра его матушки уже была мертва, как и сама мать с отцом, когда все трое задохнулись угарным газом из-за непотушенной до конца папиросы бывшего главы семейства.
Человека выдают сущие мелочи. Например, реакция на выстрел.
В отличие от вскриков по сторонам и от последующей мертвой тишине, де Стефано, будучи все же немного сбитым с толку от громкости  сработавшего механизма чужого револьвера, медленно опустил веки, и так же медленно открыл, но уже смотря не на свои карты — к слову, с не очень удачным раскладом на данный момент — а на стрелка.
Абсолютно безразличный взгляд, возможно, и напугал бы кого, но явно не присутствующих за этим столом. Впрочем, это было не совсем правдой. Хилл был несколько озадачен. Ему еще хотелось продолжить игру и немного отыграться, а крупье был мертв, хотя итальянец не относился к тем, кто имел острой нехватки денег, и его присутствие здесь лишь неприятное стечение обстоятельств.

Вероятно, стоит вернуться на несколько часов назад, когда де Стефано находился за столом, но не за этой развалюхой, что норовила качнуться при каждом неудачном движении. Тот стол был выполнен лучшими мастерами Италии, как ему поведал хозяин, хотя житель той солнечной прекрасной страны моментально распознал подделку, но даже для себя отметил качественную работу из красного дерева. По крайней мере, материал не был переведен на что зря.
Хилл уже не первый раз присутствовал в этом городке и за несколько лет успел проколесить большую часть Штатов, встречая почти друзей и избавляясь от почти врагов. Оказывается, американцы страдали острой нехваткой посредников. Каждый хотел урвать кусочек покрупнее, а не быть шестеркой для кого-то другого, но если прикинуть по факту — де Стефано имел сейчас вполне себе достойное состояние, чтобы ближайшее время жить припеваючи где-нибудь в небольшой, но уютной халупе тихого городка.
И он бы так уже и сделал, если бы этого хотел.
Очередной бизнесмен, если так можно было назвать мелких псов, пляшущих под своими авторитетами и ждущих удачного момента, когда можно будет перегрызть старшему глотку, хотел простой вещи: передача нескольких крайне важных бумажек.
— Вы курите, мистер? — интересуется человек, открывая портсигар и протягивая его итальянцу, который все это время сидел напротив и наблюдал за собеседником с предельном скучающим видом. Заснеженная местность замедляла его действия, и это немного раздражало.
Темные брови легко взмывают вверх, а губы расплываются в широкой ухмылке — от прежней ненавязчивой улыбке не осталось и следа, и Хиллу даже в зеркало смотреться не надо, чтобы убедиться в этом. Меняющийся следом взгляд собеседника служит потрясающим отражением.
— Я пробегаю каждый день по несколько километров, независимо от погодных условий и состоянию здоровья. Вы спрашиваете меня, курю ли я?
Возможно, тот человек задумался в то мгновение, как из приятного и безобидного мальчишки на стуле напротив возник некто (или нечто?) другой. Смотрящий на него цепким соколиным взглядом, изучающий, медленно переламывающий его кости в собственных мыслях, и вот-вот за приподнятым уголком губ покажутся несколько зубов.
Контроль над ситуацией резко, в одно мгновение, переходит в руки итальянца, и мужчина это чувствует, боится, тщательно пытается делать вид, что ничего такого не происходит.
Все это укладывается в две секунды, потому что на третью вновь возвращается на место легкая вежливая улыбка и невинный взгляд. Хилл подается вперед, подцепляя одну из сигар, и откидывается на стуле, выполненным, к слову, из того же красного дерева.
— Почему бы и нет?

Возможно, де Стефано успел бы до метели уехать из города. Возможно, он бы даже успел доехать до таверны, где переждал бы непогоду, а потом продолжил бы свой путь. Возможно, он бы замерз до смерти и несколько жизней в этот вечер остались нетронутыми. Хилл не верил в знаки судьбы и подобную чепуху, как и не верил в Бога, криво ухмыляясь во время любых диалогов, касающихся религии.
Все проходило гладко, не приспичь кому-то немного зажать денег. Маленькое предупредительное выступление не сыграло должной роли в кабинете мистера Моррисона, потому что сейчас этот самый Моррисон находился в крайне неудобном положении.
— Вы-вы.. Ты же говорил, что ты не убиваешь,— выдыхает мужчина, и у Хилла рябит в глазах от его дрожащей челюсти так, что парень закрывает на несколько секунд глаза. Облизнувшись и позволив усмешке исказить свое лицо, де Стефано вновь смотрит на непутевого заказчика, расстроено отмечая, что и так тоже денег не получит, но хотя бы это станет очередным уроком для будущих деятелей в этой небольшой дыре их огромного мира.
— Верно. Не убиваю,— итальянец улыбается и приближает свое лицо крайне близко к Моррисону.— На заказ — нет. А для души — почему бы и нет? — это произносится таким же непосредственным тоном, как пару часов назад в кабинете из красного дерева, где Хиллу была гостеприимно предложена сигара.
Кстати, о них.
Рука скользит по бедру мужчины, забираясь в карман его брюк,  и ловко выхватывает портсигар, что тут же отправляется в сумку из натуральный кожи небольшого размера, закрепленной на поясе итальянца.
Табак парень не любил, но удержаться от разыгрывания сцены было выше него.
Вероятно, стой вы немного в стороне, удивились, почему Моррисон сидит на обрыве недалеко от своего дома на том самом стуле из красного дерева. Чуть приглядевшись, вы бы обязательно обнаружили крепкую веревку вокруг тела мужчины, который не имел и малейшей возможности выбраться из умелых узлов итальянца, чьи пальцы давно огрубели от постоянно контакта с разного рода материалами.
— Я скажу, где деньги, пожалуйста, я заплачу в три раза больше оговоренной суммы…
Хилл не слушал, да и вам бы не понравилось, как здоровый мужик едва не был готов спустить в штаны от ощущения пропасти за спиной. Итальянец осматривается вокруг, засматриваясь на красивые заснеженные пейзажи, что еще не скрылись под кромешной темноты надвигающейся рождественской ночи.
— Знаешь, я люблю Рождество,— говорит де Стефано, улыбаясь так, словно рассказывает маленький секрет незнакомому мальчишке на улице, прежде чем дать ему немного денег.— Несмотря на то, что в мире нет чудес, в эту ночь особенная атмосфера. Мама пекла пироги и часто перебарщивала с корицей, а отец вечно перекручивался на подработках, чтобы достать хороший кусок мяса и устроить праздничный ужин для небольшого круга семьи. К слову, матушка часто портила блюдо, слишком пережаривая, и жевать его было попросту невозможно — но тогда это было за радость. Зато она прекрасно разбиралась в травах, заваривая восхитительные настои.
Даже не нужно смотреть на Моррисона, чтобы слышать его громкое и частое дыхание. Глупец. Щелкнув языком, итальянец переводит взгляд на мужчину, вспоминая, что дома у него тоже есть семья.
Это остановило бы кого-то другого, возможно, но не Хилла, который склоняет голову и мягко улыбается, прежде чем развернуться и сделать шаг в обратную сторону от пленного. Громкий облегченный вздох заставляет де Стефано так же звучно хмыкнуть, и в следующую секунду итальянец бьет мужчину в грудь с ноги, заставляя стул накрениться над пропастью, неловко покачнуться от нелепого движения Моррисона, и, наконец, сорваться вниз под визг ужаса, что эхом отдается от небольшой скалы и возносится к небу.

Эта задержка привела его к тому, что теперь Хилл вынужден сидеть в этой дешевой забегаловке и убивать драгоценное время на удовлетворение азартного порыва. Но, кажется, намечалось кое-что интереснее, и оставаться в стороне итальянец совершенно не собирался.
Пистолет взмывает в сторону, и гремит новый выстрел.
— Не хочу пробовать себя в стрельбе на опережение,— пожимает плечами итальянец со все той же улыбкой, глядя в сторону бара, где раздался звук падающего тела. Он опускает взгляд на официантку, которая вот-вот была готова захлебнуться собственным воем, и Хилл почти был готов спустить курок, но замечает её глаза, полные ужаса.
Ах да, незадолго до начала игры де Стефано мило заигрывал с этой милой леди. А еще немного позабыл, что улыбка, длящаяся больше нескольких минут, превращается в оскал, который был способен обезобразить даже самое невинное лицо на свете.
Итальянец замечает пятна крови на своей руке и вытирает об хлопковую, немного пожелтевшую от времени, ткань своей рубашки, чьи рукава были закатаны по самый локоть для удобства, пуговицы воротника расстегнуты, а подолы небрежно заправленные в плотную ткань брюк, поддерживаемых ремнем. Подошва высоких кожаных сапог иногда постукивала по еще непрогнившему участку пола под столом, но раздражения, как такового, не вызывало.
В последнюю секунду Хилл вспоминает о портсигаре в его небольшой сумке, откуда дорогая металлическая коробка моментально выуживается на свет и ставится на игральный стол.
— Пока господа думают, кому же взять на себя роль крупье — прошу,— свободной от карт рукой итальянец приглашающим жестом предлагает соигрокам своеобразное угощение.— На удивление, прекрасный табак, господа. Полагаю, даме не помешает немного расслабится после такого неуклюжего действия уже мертвого господина,— вежливая улыбка вновь похожа на относительно человеческую на его лице, когда Хилл обращается к блондинке, сидящей рядом.